Со стороны казалось, что по такому же принципу жили и чудаки в доме чудес. В тихом домике по соседству мирно, как купеческая возлюбленная, дремала военная разведка. А в потайную калитку между домами вместо веселого купца теперь бегал комиссар дома чудес Сося Гильруд.

Свою кличку Гоняло Мученик папа Миллер заслужил честно. Хотя бегал он много, но доходов это приносило мало. Разве что угостят папироской. Поэтому семью содержала, собственно говоря, Нина, которая работала машинисткой на радио «Свобода».

Однажды, когда дела с заработком были особенно плохи, Гоняло Мученик вспомнил, что в доме чудес иногда покупают статьи со стороны. И он решил испытать свое счастье в литературе.

Для начала Акакий Петрович списал или, как говорят, скомпонировал свою статейку из нескольких чужих статей. Пока он прямо списывал, все шло хорошо. Но в промежутках получалась такая путаница, что Акакий Петрович старался скрыть это за умышленно неразборчивым почерком. Одновременно это скрывало и дефекты правописания.

Затем Гоняло Мученик передал эту писанину Борису Рудневу с просьбой посодействовать. При этом он занял у Бориса сто рублей в счет будущего гонорара. Друг семьи почитал, чертыхнулся – и переписал все заново. Потом он передал эту стряпню Сосе Гильруду. Комиссар дома чудес посмотрел на подпись папы Миллера и понимающе усмехнулся:

– Статья паршивая, но зато невеста там оч-чень соблазнительная.

Вскоре Гоняло Мученик заплатил Борису свой долг натурой, сунув ему еще несколько статей, которые оказались еще хуже первой. Хотя выглядел папа Миллер как продувшийся в карты аристократ, но в душе он был мелким шулером.

Тем временем Нина получила повышение по службе: из машинистки ее перевели в секретарши. Да еще в секретарши у самого Адама Абрамовича. Теперь Нина ходила сияющая и мечтала о большой карьере.

По этому случаю в доме Миллеров устроили маленький семейный праздник. И в качестве единственного гостя пригласили Бориса – Как друга семьи. Чтобы облегчить Нине будущую карьеру, Борис подарил ей маленькую свинку из слоновой кости, которую он купил в антикварном магазине и которые, как говорят, приносят счастье. Нина повертела подарок в руках и поморщила носик:

– Вы это на что намекаете? Впрочем, я действительно большая свинья.

В семейном празднике принимала участие также мать Милиции Ивановны. Если мама Миллер напоминала собой милиционера, то бабушка больше всего походила на отставного разбойника с большой дороги. К тому же разбойника, не раскаявшегося в своих грехах.

Эта мрачная старушенция смотрела на всех исподлобья и молчала. Звали ее Ираида Феодоровна, наподобие того, как царя Ивана величают Иоанном. Если кто-нибудь по оплошности пропускал это «о», то бабушенция отворачивалась, словно разговаривают не с ней, и потом долго косилась на обидчика.

После чая Нина посмотрела в окошко и сладко зевнула. А Борис стал комбинировать. На дворе дождь и ветер – раз. По такой собачьей погоде бабушка, конечно, не захочет выходить из дома – два. А родители останутся вместе с бабушкой.

– Нина, пойдемте в кино? – предложил он.

– Прекрасная идея! – воскликнула бабушка-разбойница и от удовольствия даже хлопнула себя по колену. Она сразу сообразила, что платить будет Нинин кавалер и можно сходить в кино на халтуру.

Милиция Ивановна начала раскачиваться на стуле:

– Ну что ж, придется сходить.

Гоняло Мученик попытался притвориться спящим, но это ему не удалось.

– Кики, собирайся! – коротко приказала супруга. По узкой, окруженной талым снегом и лужами дорожке идти можно было только гуськом. Впереди размашисто шагала бабушка и приговаривала:

– Мы еще и не по таким дорогам хаживали… За бабушкой, как передвижная тумба для афиш, переваливалась с боку на бок Милиция Ивановна и на ходу оправдывалась:

– Терпеть не могу это проклятое кино. Разве что за компанию…

Следом, втянув голову в плечи, понуро плелся Гоняло Мученик и боялся потерять свои калоши. За папой, как козочка, прыгала Нина и сердилась:

– Тьфу, у меня уже все ноги мокрые! И кому только пришла в голову эта глупая затея идти в кино!

Процессию замыкал охотник за девушкой нового типа. Он с интересом наблюдал, как Нина судорожно мечется, стараясь держаться от него подальше. Ничего, думал он, зато в кино он хоть посидит рядом с героиней своего романа. Может быть, на экране будет стрельба и от страха героиня прижмется к герою.

Но в кино Нина моментально спряталась между отцом и матерью, а Борис очутился рядом с бабушкой. От старушки пахло перцем и ладаном, напоминая не то монастырь, не то разбойничий вертеп. Хоть бы стрельбы не было, думал он, а то эта бабушка еще начнет прижиматься.

После перерыва пришлось поменяться местами, и на этот раз Нина оказалась рядом с Борисом. Когда героиня на экране заплакала, он осторожно погладил ручку своей героини. Так, как делают все парочки на всех кино мира. Но девушка нового типа судорожно отдернула руку и отодвинулась в сторону.

– Эй вы там! – раздался голос. – Не мотайте головами!

Все настоящие мужчины – в душе охотники и любят ту дичь, которая дается в руки не сразу. Какой интерес свернуть шею домашней утке? Никакого. А вот дикая утка – это совсем другое дело. Здесь нужно встать ни свет ни заря и потом часами лазить по пояс в воде и зарослях камыша. Снизу подмывает холодная водичка, сверху припекает горячее солнышко, а посередине покусывают комарики. Разве это не удовольствие?

С этой точки зрения Нина была идеальнейшим объектом охоты. В руки она так просто не давалась. Ни так ни этак.

Чтобы хоть как-то избавиться от родителей, Борис пригласил свою героиню в плавательный бассейн. Уж сюда папа, мама и бабушка вряд ли увяжутся. Встретившись с Ниной у воды, охотник с трудом узнал свою дичь.

Дома, когда Нина лезла отцу на колени, она казалась великовозрастным ребенком. Теперь же, в купальном костюме, она выглядела совсем иначе. С любой точки зрения – анатомической, поэтической или прозаической – это было совершенное произведение живой природы. Не слишком много, не слишком мало. Как раз то, что в искусстве называется каноном. Не девушка, а богиня.

– Пойдемте в воду, – сказал он и протянул ей руку.

– Уберите ваши волосатые лапы! – зашипела богиня. «Порядки, как в музее, – подумал он. – Смотреть можно, но руками не трогать».

Он нырнул в воду с трамплина, а она подошла к другому концу бассейна. Вынырнув, он увидел, что она, как и полагается купающимся богиням, стоит в воде по колени.

– Плывите сюда! – позвал он.

Но Нина упорно не хотела покидать место, предназначенное для богинь.

– В чем дело? – спросил он.

– Я не умею плавать, – призналась богиня.

– Давайте я вас научу.

Бердяев любил философствовать о союзе сатаны и антихриста, где потом будет какое-то царство князя мира сего. А от своих родителей, которые были страстными бердяевцами, Лиза слышала, что тайна этого загадочного союза проста, как соленый огурец: в простейшей форме это просто смешанные браки с евреями. Потому-то и сам Бердяев был женат на еврейке Л. Ю. Рапп.

Хотя Лизина мама и была замужем за евреем-выкрестом, который из Шварца стал Черновым, но в глубине души она, как шикса, была немножко антисемитка и шипела, что русскую революцию сделали евреи, в результате чего они и очутились за границей, у разбитого корыта. Тогда папа-семит оправдывался, что среди революционеров были и русские:

Керенский, Ленин, Плеханов, Бухарин, Чичерин, Луначарский и так далее.

– Что? – шипела мама-антисемитка. Керенский – полуеврей! Ленин – полуеврей! А Плеханов, учитель Ленина, был женат на еврейке Розе Марковне. Жена Бухарина – Эсфирь Гуревич. Наркоминдела Чичерина выдавали за столбового дворянина. Но мать Чичерина была-то еврейкой, и, кроме того, этот педераст был женат на еврейке. Не дворянин, а дворняжка-полукровка! А наркомпрос Луначарский был женат на еврейке Розенель!

В ответ папа-семит смущенно бормотал про таких русских, как Молотов, Ворошилов, Андреев и Хрущев. А Сталин, мол, грузин.

– Да, но какие это русские? – шипела шикса-антисемит-ка. – Жена наркома Молотова – еврейка Перлеман-Жемчужина. Жена наркома Ворошилова – еврейка Екатерина Давидовна. Жена наркома Андреева – Дора Моисеевна Хазан. У Хрущева первая жена тоже еврейка – Горская, и все его дети перемешались с евреями. И у Сталина все дети тоже перемешались с евреями. Они-то князья мира сего. А мы что от этого имеем? Сидим, как изгои, в эмиграции!

Так или иначе, но, глядя на все это, Бердяев и разработал свою философию о союзе сатаны и антихриста. Потому-то полуеврейка Лиза Чернова и говорила, что она ведет свое происхождение от Бердяева.

Родилась Лиза в мансарде под крышами Парижа. Но после окончания второй мировой войны Бердяев заявил, что сталинские концлагеря – это чепуха, это просто, мол, свобода нового типа. Поэтому Лизины родители-бердяевцы решили вернуться в Советский Союз. Они взяли маленькую Лизу за руки, сели на пароход с лозунгом «Родина ждет!» и поехали.

Однако по прибытии в Одессу бывшим бердяевцам сообщили, что им придется пройти маленький карантинчик, чтобы не занести в СССР какой-нибудь заразы. В этом карантинчике, в бывших бараках для немецких военнопленных, где над воротами висел лозунг «Добро пожаловать!», бердяевцы провели несколько лет, проклиная Бердяева и его свободу нового типа.

За это время маленькая Лиза подросла и превратилась в немножко анемичную блондинку, но с достаточно соблазнительными формами и маленькими, как у мышки, зубками и глазками. Чтобы идти в ногу со временем, она поступила в комсомол. Заработали колесики какой-то машины, и вскоре Лиза получила соответствующую политнагрузку.

Когда в Одессу заходили французские пароходы, Лиза должна была заводить знакомства с моряками и разыгрывать из себя девицу легкого поведения, но с железобетонной коммунистической моралью. Помимо тех дел, которые интересуют матросов, она ругала Францию и расхваливала советскую власть. По-советски это называется можно-герл КГБ.

Как-то один бывалый морячок спросил:

– А у тебя желтый билет есть?

Лиза не поняла, что это такое, и с гордостью показала свой комсомольской билет. Чтобы проверить дату последнего медицинского осмотра, опытный французик заглянул в графу членских взносов. Потом он посмотрел на красный номер билета:

– А это что такое?

– Это значит, что нас шестнадцать миллионов, – похвасталась Лиза.

– Шестнадцать миллионов проституток? – поразился французик. – Этак вы даже Францию перегнали!

Но не хлебом единым жив человек, и поэтому Лизу всегда тянуло к большему. Туда, где можно людей посмотреть и себя показать. Ей страшно хотелось взмахнуть крыльями и полететь в Москву, где так много всяких возможностей, о которых она так часто слышала под крышами Парижа.

После смерти Сталина что-то переменилась. Опять, как в сказке, заработали колесики какой-то машины – и Лиза полетела в Москву. Как заморская ласточка, она приземлилась на радио «Свобода», где ценили иностранный опыт и знание языков. Кроме того, ей помогли хорошие характеристики о ее политработе среди французских моряков.

Вокруг Лизы сразу пошла слава, что она не простая, а заграничная, да еще настоящая французская. Остап Оглоедов сразу решил:

– Так ее и назовем – французская Лиза.

Вскоре французская Лиза подружилась с Ниной и даже вступила с ней в соцсоревнование. Нина стучала на машинке в одной комнате, а Лиза старалась перестучать ее из другой комнаты. После работы Нина ходила на курсы рисования. Чтобы не отставать, Лиза тоже записалась на эти курсы, и они бегали туда вдвоем.

Подруги-соперницы ревниво следили друг за другом. Стоило кому-нибудь заговорить с Лизой, как Нина стрелой вылетала из своей комнаты и ввязывалась в разговор. Достаточно было кому-нибудь подойти к Нине, как рядом, словно из-под земли, появлялась Лиза. Так они и бегали друг за дружкой, как веселые козочки.

Молодые девушки, да еще в новой обстановке, любят произвести впечатление и ради этого готовы даже немножко прихвастнуть. Своими туалетами французская Лиза похвастаться не могла. Приехала она в паршивеньком пальтишке на рыбьем меху, сшитом из одеяла искусственной шерсти. Кроме того, химическое пальтишко явно просилось в химчистку.

Чтобы произвести впечатление, Лиза придумала другое. Благодаря особым условиям на радио «Свобода» вместе с ренегатами всех мастей и оттенков здесь попадались даже представители старой царской аристократии. Учтя все это и пользуясь послесталинской оттепелью, Лиза по секрету призналась одной из сотрудниц, которая славилась своей болтливостью, в некоторых темных деталях своей биографии.

Она призналась, что ее дедушка был… царским сенатором! Через неделю этот секрет был известен всем, вплоть до полотеров. Но даже и при советской власти призрак царского сенатора кое-что да значит. На внучку сенатора стали оглядываться с любопытством и удивлением.

Такого удара сердце Нины вынести не могло. В пику конкуренции она вскоре тоже призналась, что и у нее тоже дурная родословная, что ее предки были из немецких дворян, что при царе ее папа служил в синих кирасирах и что ее настоящая фамилия – Нина фон Миллер. Сослуживцы прикинули в уме: хотя папа Миллер больше известен как мелкий жулик, но своей унылой фигурой он действительно походит на продувшегося в карты аристократа. На Нину фон Миллер тоже стали оглядываться со смешанными чувствами.

Затем началась цепная реакция. Видя, что внучку сенатора и дочку кирасира не таскают в спецотдел, как было бы при Сталине, Остап Оглоедов осторожно заглянул в старый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Борясь между страхом и потребностью покаяться, он завел разговор про Нину и синих кирасир, а затем, потупив глаза, признался, что и у него тоже сомнительная наследственность, что его покойный батюшка служил… в желтых кирасирах. В доказательство Остап принялся описывать историю кирасирских полков царской гвардии, их форму и обычаи. Потом, испугавшись собственной храбрости, отпрыск желтого кирасира шмыгнул носом:

– А ты-то что там делал?

– Я там подметайлом был – полы подметал.

– А где это было?

– Эх, братец, я такие университеты прошел, такие академии. – Остап тяжело вздохнул и почесал лапой спину. – Ты лучше и не спрашивай. А то приснится – маму кричать будешь! И потом не заснешь.

Под облагораживающим влиянием Лизы политсоветник Чумкин уже не ругал своих мальчиков публично, а вызывал их для этого в свой кабинет. Адам Абрамович приходил теперь на службу раньше времени, а после работы искал случая проводить свою приемную дочь домой. Но надо сказать, что Нина его не баловала, так как большую часть времени посвящала своей дружбе и соперничеству с Лизой. Вскоре Адам Абрамович написал Лизе и Нине служебные характеристики, где подчеркнул, что они не только сами хорошо работают, но и помогают работать другим.

– Вот видите! – ворчал Остап. – Лезут, как уховертки!

По радио «Свобода» поползли слухи, что полнтсоветник Чумкин собирается разводиться со своей женой. Единственная трудность заключалась в том, чтобы разыскать эту жену, которая, как жаловался муж, опять сбежала из дома и находится неизвестно где.

Нина ходила и весь день мурлыкала: «Изо всех невозможно возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!» Было ясно, что она в кого-то влюблена.

Говорят, что любовь помогает расцвету творческих сил. Наверно, поэтому и Нину потянуло к творчеству. Для начала она попросила у Адама Абрамовича разрешение, чтобы написать дома скрипт на пробу. А дома она обратилась за помощью к папе. Гоняло Мученик обложился газетами и журналами и перекатал оттуда скрипт о декадансе Пастернака и социалистическом реализме.

Утром Нина перепечатала папину стряпню на машинке и отдала ее для редактирования своему приемному отцу. Тот посмотрел: вроде ничего, только, как у декадентов, не поймешь, где начало и где конец. Отеческой рукой Адам Абрамович свел концы с концами и похвалил:

– Очень хорошо, сегодня же пустим в воздух. Вслед за Ниной в творческий процесс включилась и Лиза. Забыв о конкуренции, Нина благородно пришла на помощь своей сопернице и предложила ей работать вдвоем. С тех пор подруги-соперницы по вечерам сидели дома и писали свои скрипты в четыре руки. Они так увлекались, что работали допоздна, и Лиза даже оставалась ночевать у Нины.

Остап Оглоедов комментировал:

– Лишней койки там нету. Значит, они спят в одной постели. Хм…

– Ну и что же здесь такого? – как адвокат, вступался неохристианин Серафим Аллилуев. – Подруги так всегда делают.

Зато на работе у Лизы и Нины был явный прогресс. Хотя они по-прежнему отстукивали свои трели на машинках, но официально они числились теперь не машинистками, а литературными сотрудниками.

– Это черт знает что! – возмущался Остап. – Я столько университетов отбухал. А теперь эти школьницы тоже в писатели лезут.

– Интересно, как эта шайка работает, – задумчиво заметил Зарем Шахматист. – Так они всегда друг дружку тянут.

Тем временем Адам Абрамович и политсоветник Чумкпн рассыпались в комплиментах:

– Посмотрите, какие способные девушки! Знаете, большие надежды подают.

Раньше всех эти надежды лопнули у Давида Чумкина. Как только его беглая жена узнала, что он хочет разводиться, она моментально вернулась из бегов. Но вовсе не для того, чтобы дать Давиду развод. Как умная женщина, она не стала устраивать скандал мужу, а отправилась поговорить с разлучницей.

После этого разговора внучка сенатора несколько дней не выходила на работу. Сидя перед зеркалом, где рядом стоял портрет ее жениха-летчика, она старательно замазывала на лице всякие царапины и следы когтей. Кроме того, она прилаживала новую прическу, чтобы скрыть прогалины, оставшиеся от пучками вырванных волос. После этого французская Лиза потеряла к Давиду Чумкину всякий интерес. Остап Оглоедов комментировал:

– Эх, русские французов завсегда колошматили!

– А знаете, откуда появилась жена Чумкина? – печально заметил Зарем Шахматист. – Из психбольницы имени Кащенко. Она половину времени сидит в психбольнице, а вторую половину – дома. Потому они и живут на разных этажах.

– Говорят, что у него сестры сумасшедшие, – сказал Остап. – А он себе, значит, и жену такую подобрал.

– Ворон к ворону летит, – покачал головой Зарем. – Не нравится мне все это. Тут что-то не так…

– Это просто твоя мания преследования, – решил Серафим Аллилуев.

Все знали, что хотя Зарем и талантливый шахматист, и даже имеет звание гроссмейстера, но у него маленькая мания преследования. Иногда меньше, иногда больше. Но никому, кроме него самого, это не мешало.

В этот момент подруги-соперницы, взявшись за руки, с блестящими глазами и сияющими лицами прискакали из коридора. Нина обвела литературных негров торжествующим взглядом, а Лиза презрительно скривилась. Тут Остап не выдержал и потянулся за своей бутылью с молоком, чтобы успокоить свою желудочную язву. Потом он конфиденциально, как заговорщик, подмигнул:

– Ну как там?

– Что? – улыбнулась Нина.

– А вы гляньте, что у вас на воротнике, – опять подмигнул Остап. – Кажется, губная помада?

– Где? – Дочка кирасира бросилась к зеркалу. – Откуда это?

– Чего это вы так испужались? – ухмыльнулся Остап. – Вы что, там, в уборной, целовались? Как во Франции?

– Дурак! – вскипела дщерь кирасира.

– Идио-о-от! – прошипела внучка сенатора. Когда подруги-соперницы с возмущенным видом разошлись по своим комнатам, Зарем Шахматист задумчиво потер себя пальцем по лбу:

– Ox, тут что-то не так…

– Где? – сказал Серафим. – У тебя в голове?

– Нет, на радио «Свобода». Не нравится мне все это. Уж лучше я пойду…

– Куда ты пойдешь?

– От греха подальше, – тихо сказал Зарем. На следующий день он на работу не пришел, и больше его на радио «Свобода» не видели.

– Опять его накрывает, – сказал Остап.

– Ведь он какой-то катакомбный христианин, – заметил неохристианин Серафим Аллилуев. – Вот они ему голову и заморочили.

– Это потому, что он шахматист, – решил Остап. – Потому у него ум за разум заходит.

Большинство считали, что у Зарема очередной припадок мании преследования. Но некоторые говорили, что Зарем, как талантливый шахматист, да еще специалист по игре вслепую, может быть, видит на радио «Свобода» что-то такое, чего не видят другие.

Родители Зарема Волкова были такими убежденными коммунистами и революционерами, что даже своего сына назвали Заремом, что в сокращенной форме означает ЗАря РЕВОЛЮЦИИ Мира.

Это было модно в 20-е годы в сугубо партийных семьях, где вместо крестин устраивали октябрины и при этом давали детям такие имена, как Владилен (ВЛАДИмир ЛЕНин), Нинель (Ленин наоборот), Марлен (МАРкс+ +ЛЕНин), Жорес, Рой и так далее. [2] Уже в юношеском возрасте Зарем был талантливым шахматистом и получил высокое звание гроссмейстера СССР. Но во время войны он попал в немецкий плен. После войны он оказался в лагере в Австрии, где американцы собрали русских военнопленных, которые отказывались возвращаться в СССР.

В ожидании конца Зарем трижды осенил себя крестным знамением. И тут вдруг произошло чудо. Черт, которого звали Максимом Александровичем, вдруг встал, похлопал За-рема по плечу, так что он даже почувствовал легкий запах одеколона, и сказал:

– Так вот что, раб Божий. Фактически вы совершенно правы, но юридически… В общем, мы это дело уладим. Идите себе с Богом!

После этого на катакомбных собраниях долго еще рассказывали необыкновенную историю о чудесном спасении брата Зарема, о всевеликой премудрости и милости Божьей, которая помогла ему переубедить самого черта. Да не просто черта, а самого большого черта из КГБ.

Но Зарема в покое не оставили. Через несколько дней его пригласили в какое-то другое учреждение, где его встретил тот же бородатый архиепископ. Но теперь этот архиепископ был не в рясе, а в мундире генерал-полковника госбезопасности. Это был здоровяк огромного роста и с таким же огромным пистолетом в руках. На его погонах поблескивали значки технической службы КГБ – скрещенные топорики, напоминающие не то пожарников, не то средневековую инквизицию.

Генерал-архиепископ сказал, что его зовут Питирим Федорович Добронравов и что его отец был сельским священником. Потом он спросил:

– Вы христианин какого толка?

– Я просто христианин, – сказал Зарем. – Я христианин в душе.

– Очень хорошо, – кивнул генерал-архиепископ. – В принципе я тоже против всякого деления христиан, даже на православных, католиков и протестантов. А теперь перейдем к делу. Нас заинтересовало то, что вы очень талантливый шахматист, и тем более по игре вслепую. Поэтому я и хочу с вами побеседовать.

Он вынул из папки книжку на английском языке, на обложке которой был изображен пистолет и какая-то красавица.

– Это известный шпионский роман Яна Флеминга «Из России – с любовью». В свое время Флеминг работал в английской разведке, и свое дело он знает. Кроме того, эта книжка понравилась даже американскому президенту. В этом романе описывается работа некоего самого секретного отдела советской тайной полиции, который автор называет «Смершем» и даже дает правильный адрес: Москва, Сретенка, No 13.

Зарем почувствовал, что на душе у него становится немножко тошно. Учреждение, куда его пригласили, не имело надписи на дверях, но Зарем хорошо помнил адрес – Сретенка, No 13.

– В этом романе много всякой чепухи, – продолжал генерал-архиепископ. – Но есть и некоторые интересные детали. Например, начальником планового отдела «Смерша» Флеминг делает некоего полковника Кронштейна, который одновременно является чемпионом Москвы по шахматам и кандидатом в гроссмейстеры. Понимаете?

– Нет, – покачал головой гроссмейстер. Зарем.

– А начальником 2-го отдела «Смерша», по пыткам и убийствам, Флеминг делает полковницу Розу Хлеб, садистку и лесбиянку. Детали довольно реалистичные. Но Кронштейн и Роза Хлеб – это фамилии явно еврейские, и это попахивает антисемитизмом. Удивляюсь, как это еврейская цензура пропускает такие вещи. Кроме того, после войны в КГБ евреев практически нет. Они просто перестреляли друг дружку. А новых мы не берем. У нас и своих психов хватит.

Генерал-архиепископ посмотрел на Зарема и дружески улыбнулся. Говорил он с такой подкупающей откровенностью, что Зарему стало немножко легче на душе.

– Теперь ближе к делу. Вы, конечно, знаете об американском шахматном вундеркинде и гроссмейстере Бобби Фишере. Так вот, у нас есть информация, что американская разведка Си-ай-эй делает с ним какие-то гешефты и платит ему деньги. А такой меценат, как Си-ай-эй, деньги даром не дает. В принципе шахматы – это военная игра. В Вашингтоне Си-ай-эй называют «Департаментом грязных трюков». А теперь, начитавшись Флеминга, они занимаются какими-то грязными трюками с гроссмейстером Фишером. – Генерал-архиепископ поиграл пальцами по столу. – Но, поскольку вы тоже гроссмейстер, да еще по игре вслепую… Вот мы и подумали, что в этой игре вы могли бы нам немножко помочь.

– Да, но, знаете, ведь я немножко сумасшедший, – печально сказал Зарем.

– В данном случае это совершенно нормально, – улыбнулся генерал-архиеписком. – Статистика показывает, что большинство гениальных людей являются тяжелыми психопатамп. Кроме того, настоящий сумасшедший никогда не скажет, что он сумасшедший.

– Да, к сожалению, это так, – вздохнул гроссмейстер Зарем и немножко оживился. – В американской прессе пишут, что гроссмейстер Бобби Фишер патологический эгоцентрик и мономаньяк с комплексом разрушения, сублимирующимся в шахматной игре. Страшно жаден до денег. Патологический нахал. Женоненавистник. Он не интересуется ни женщинами, ни даже мужчинами. А такая штука – это источник большинства психозов.

Мозг гроссмейстера Зарема Волкова работал как электронный компьютер.

– По рождению гроссмейстер Фишер вроде полуеврей. Продукт неудачного брака: уже с двух лет он жил без отца. Его мать звали Региной, что означает «правительница», поэтому, вероятно, от нее и муж сбежал. С точки зрения Фрейда, имя Регина, как и Диана, – это плохой признак. Однажды Регина Фишер, чтобы привлечь к себе внимание, приковала себя к воротам Белого дома. Типичная психопатка. Сам гроссмейстер Бобби Фишер не окончил даже среднюю школу из-за плохих отметок. Типичная помесь дефективного ребенка и маниакального гения.

– Ну вот, видите, как вы хорошо знаете вашего противника, – похвалил генерал-архиепископ. – Впрочем, шахматный чемпион мира Алехин был тоже не лучше. – Он заглянул в свою папку: – Алкоголик, страдавший запоями и припадками помешательства. Однажды он перепутал шахматный зал с уборной и стал мочиться на пол. И женился пять раз – то есть от него сбежали пять жен. Мать Алехина, Агнесса Прохорова-Алехина, в 1913 году сошла с ума на почве хронического алкоголизма. И его брат, Алексей Алехин, тоже был алкоголиком и тоже сошел с ума. Так что, как видите, гениальность и сумасшествие – это как родные братья. Вот поэтому-то, гроссмейстер, мы и заинтересовались вами.

– Да, но поскольку я христианин, – сказал гроссмейстер Зарем, – я не могу заниматься всякими грязными трюками, как Си-ай-эй.

– О, насчет этого не беспокойтесь. Вы не будете планировать убийств, как Кронштейн у Флеминга, а только анализировать некоторые вещи. Вы двигаете королями и королевами на шахматной доске… И мы тоже двигаем королями и королевами, президентами и премьер-министрами, князьями мира сего… Понимаете?

– Да, но, может быть, я не смогу анализировать то, что вас интересует.

– О, не беспокойтесь, мы уже знаем, что вы прекрасно анализируете некоторые вещи. Например, нам очень понравились ваши высказывания на радио «Свобода». Видите, у нас даже стены имеют уши. Кстати, судя по вашему имени – Зарем, заря мировой революции, ваши родители были ярыми коммунистами. А вы пришли к христианству. Это означает, что вы честный человек. – Зарем опустил голову, а генерал-архиепископ продолжал: – Теперь запомните одну маленькую принципиальную вещь. Наш 13-й отдел, советская святейшая инквизиция, работает так: сначала мы смотрим, хороший это человек или плохой. Если человек хороший, то папка закрывается и дело прекращается. И если даже этот чудак сам кричит: «Так ведь я ж ненормальный!» – мы говорим: «Мы ничего не знаем – и знать не хотим». Решающим для нас является не плоть, а душа. И таких людей – с чистой душой, праведников – мы даже потихоньку охраняем, иногда от самих себя. Но если это человек плохой – грешник, грешный святой или святой грешник, или даже веселый грешник, – ну тогда дело другое. – Генерал-архиепископ советской инквизиции постучал по столу кулаком величиной с пудовую гирю. – У нас тут диалектическое христианство. Мы знаем и злое добро и доброе зло… Больше нас знает только Господь Бог… – Генерал-архиепископ встал и прошелся по комнате. – Приведу вам конкретное дело, где вы могли бы помочь нам. По линии психологической войны американская разведка Си-ай-эй теперь запускает против нас некую штучку, которая зашифрована как операция «Черный крест». Видите, они играют черными фигурами. Это очередная идеологическая диверсия, рассчитанная на возрождение в СССР неотроцкизма и необердяевщины. А теперь, гроссмейстер, скажите мне как христианин, с точки зрения Бога и дьявола: что такое троцкизм?