В СССР поднимают много шума о необходимости устройства для рабочих подобных уголков отдыха на территории заводов. Несмотря на шум, зелёные уголки отдыха существуют преимущественно на бумаге, да ещё на некоторых предприятиях, где это создано исключительно на показ.

И вдруг здесь в Германии из-за кустов, без крика и без шума, выглядывают вещи, которые в СССР рекламируются как исключительные достижения советской системы. Мне кажется, что во внимательном взгляде капитана я прочел без слов: «Да ведь эти корты построены здесь давным-давно…» Неподалёку от здания, где помещается заводоуправление, осиротело ржавеют несколько рядов специальных стоек для велосипедов.

«Григорий Петрович», – спрашивает меня капитан. – «А где же велосипеды?» «Ну, это уж совсем детский вопрос», – отвечаю я. – «Конечно, в России». «Ах, да…» – улыбается капитан. – «А раньше их видно много было. Почти на каждого рабочего велосипед».

После беседы с советскими контрольными офицерами и представителями дирекции «Телефункена», во время которой мы оформляем необходимые нам наряд-заказы, инженер-полковник обращается ко мне с неожиданным предложением: «Как бы нам устроить маленькую экскурсию по заводу. Ознакомиться с процессом и организацией производства».

Технический директор «Телефункена» с готовностью берётся сопровождать нас по заводу. Мы проходим по всем отделам, соответственно движению выпускаемой заводом продукции.

В огромном зале, где производится намотка и оборка электродов радиоламп, сидят за сборочными столами несколько сот девушек и женщин. Технический директор объясняет нам детали процесса, которые, по его мнению, должны интересовать советских инженеров.

Инженер-полковник почти не слушает объяснений технического директора. Он несколько отстал от нас и, по возможности не привлекая внимания окружающих, осматривает перспективу зала. Его глаза медленно скользят по огромным окнам, как бы оценивая количество световых единиц на рабочее место.

Затем они так же внимательно прикидывают высоту помещения. Его глаза на минуту задерживаются на перегородках из армированного стекла, отделяющих работниц друг от друга наподобие кабинок для чтения в благоустроенном читальном зале.

Инженер-полковника не интересуют рассуждения о принципе отжига радиоламп. Вместо этого он внимательно осматривает рабочее место одной из работниц. Крупный министерский работник, начальник одного из Главных Управлений в Министерстве Судостроительной Промышленности, он без сомнения хорошо знаком с условиями труда рабочих в Советском Союзе.

Теперь он столкнулся с чем-то, что его глубоко заинтересовало. Я угадываю его мысли. В уме он сравнивает условия труда на немецком предприятии с соответствующими советскими заводами.

Когда мы собираемся выходить из зала, капитан останавливает меня: «Григорий Петрович, как Вам нравится этот стул?» Капитан садится на стоящий неподалёку пустой стул, ничем не отличающийся от сотен других, на которых сидят работницы. Это стандартный стул с пружинной спинкой и регулируемой высотой сиденья.

«Что Вы в нём особенного нашли, Виктор Степанович?» – спрашиваю я.

«Во-первых, стул удобный», – отвечает он. – «Для рабочих, можно сказать, даже шикарный стул. А потом обратили Вы внимание, какие стулья в заводоуправлении стоят?» «Нет. Не смотрел», – признаюсь я.

«Те же самые стулья», – с лёгкой усмешкой произносит капитан. – «И директор, и рабочие работают на одинаковых стульях. Стулья, действительно, удобные».

«Здесь это стандарт», – говорю я.

«Хм…» – коротко заключает капитан, когда мы шагаем вдогонку обогнавшей нас группе.

Мы входим в вакуумное отделение. Здесь жарко. Поблескивают язычки газового пламени. Слышится монотонное шипение сжатого воздуха.

«Вот здесь наша основная трудность», – говорит тех. директор. – Мы установили несколько старых вакуумных агрегатов, но они не соответствуют техническим требованиям. Этим, в основном, объясняется масса рекламаций со стороны Управления Репараций».

«Да, тут что-то не в порядке», – соглашается инженер-полковник, оглядываясь кругом. Работающие вакуумные насосы для откачки воздуха из колб радиоламп взяты, по-видимому, со свалки железного лома. Рядом виднеются несколько пустующих бетонных фундаментов. Из фундаментов, наподобие перерезанных артерий, торчат трубы подводки газа, воздуха и тока.

«А эти агрегаты где?» – спрашивает капитан.

«Демонтированы и теперь работают на „Светлане“, – отвечаю я.

«А-а-а…», – принимает к сведению капитан.

В ходе объяснений тех. директор жалуется на большую текучесть рабочей силы. Это отрицательно влияет на качество продукции.

«Мы обучаем рабочего в течение четырех недель», – говорит он. «Многие, из этих рабочих, проработав неделю, на завод больше не показываются. Кроме того, очень велико количество прогулов».

«Неужели Вы не имеете возможности воспрепятствовать этому?» – спрашивает инженер-полковник, удивлённый беспомощностью директора по отношению к рабочим.

Директор пожимает плечами. «До трёх дней рабочий имеет право не выходить на работу без документального объяснения причин» – говорит он. – «В случае более продолжительного периода времени рабочий обязан представить справку от врача».

«Что же может предпринять дирекция против прогульщиков и текучести рабочей силы?» – спрашивает инженер-полковник.

«В случаях, которые я только что упомянул, мы не имеем права уволить рабочего. Если же рабочий хочет уволиться, то мы не имеем права его удерживать», – отвечает директор.

«Я говорю не об увольнении, а о том, чтобы заставить рабочих работать», – настаивает инженер-полковник.

Директор смотрит непонимающе. «Bitte!» – произносит он, прося повторить вопрос. Инженер-полковник повторяет.

«Мы не имеем законных прав заставлять рабочих работать. Мы имеем только право увольнять тех, кто нарушает трудовой кодекс», – отвечает директор.

Возникает неловкая пауза. У немцев самым суровым наказанием является увольнение рабочего с завода. В СССР увольнение часто является для рабочего недостижимой мечтой.

Советский директор распоряжается рабочим полностью по своему усмотрению – он может перевести рабочего в порядке приказа на низшую и хуже оплачиваемую работу, может, или вернее обязан, отдать рабочего под суд за опоздание на работу на несколько минут.

Рабочий, со своей стороны, не имеет права оставить место работы без разрешения директора. В противном случае суд и тюрьма.

Мы привыкли к этому и для нас непонятна беспомощность немецкого директора. Он, в свою очередь, удивляется нашим, по его понятиям, диким вопросам. Два мира – две системы.

«Вы сказали о трудовом кодексе», – продолжает инженер-полковник. – «Скажите, пожалуйста, какие законные положения определяют на сегодняшний день взаимоотношения работодателя и рабочего? Законы гитлеровского времени?» «В основном германский трудовой кодекс был принят ещё во времена Бисмарка», – отвечает директор. – «Если не считать незначительных изменений, то он останется в силе и сегодня.

«А, так это же наши», – говорю я. – «Ничего удивительного, что подстрелили».

«Григорий Петрович, нам всё время рассказывали, чтобы мы были осторожнее. Даже рекомендовали шофёра на ночь в машине не оставлять, а то убьют. Ведь тут всё время… Ну, сами знаете, что творится».

«Где это Вы такие вещи слыхали?»

«Нас ещё в Москве предупреждали».

Я не могу удержаться от смеха. «Ну, если в Москве, то это возможно. Здесь же всё выглядит несколько иначе. Во всяком случае, в деревне спать мы будем лучше, чем в комендантской гостинице. Это я Вам гарантирую. К тому же у нас у всех пистолеты».

После долгих уговоров мои спутники соглашаются на риск ночёвки в неизвестной немецкой деревне. Приказав шофёру оставаться в машине, мы отправляемся в путь.

«А где же мы там спать будем?» – снова с сомнением спрашивает капитан. – «Неудобно среди ночи будить людей и вламываться в дом».

«Об этом не беспокойтесь, Виктор Степанович», – беру я на себя роль проводника. – «Первый же дом, на который мы наткнёмся, будет гостиницей. Хотите держать со мной пари?» «Вы, Григорий Петрович, прямо фокусничаете. Отчего Вы так уверены, что первый дом будет гостиницей?» – спрашивает капитан. – «Если будет по-Вашему, то откупорим бутылку коньяка».

«Очень просто. Мы идём по дороге, а у немцев гостиницы всегда стоят у дороги при входе и выходе из деревни. Видите, как просто я Вашу бутылку выиграл?» «Всё-таки вся эта затея мне не нравится», – мрачно вздыхает капитан.

После десяти минут ходьбы перед нами из темноты вырастают неясные очертания моста. Сейчас же за мостом мы видим пробивающийся сквозь щели свет из окон.

«Ну, а теперь смотрите, Виктор Степанович. Кто прав?» – говорю я, направляя луч карманного фонаря на чернеющую над входом узорчатую вывеску с изображением пивной кружки. – «Вот Вам и гостиница».

Через несколько минут мы сидим за столом в зале деревенского гастхауза. Мои спутники недоверчиво озираются по сторонам, как будто каждую минуту ожидая нападения. Зал-гостиная отделан на тюрингский манер – тяжёлая резная мебель из тёмного дуба и масса оленьих рогов по стенам.

Люстры и стенные канделябры тоже сделаны из оленьих рогов. В глубине зала блистает многочисленными никелированными кранами стойка-буфет. За стойкой улыбаются две девушки в белых передниках.

Договорившись с хозяином о ночлеге, мы заказываем горячее кофе. Из чемоданчиков, которые мы взяли с собой, появляются хлеб, колбаса и, наконец, бутылка коньяка, которую капитан захватил в дорогу «против гриппа».

«Ох, Григорий Петрович, выпьем мы, а потом всех нас здесь ухлопают, как куропаток», – тяжело вздыхает капитан, откупоривая бутылку. – «Ну, Вы за всё перед апостолом Петром отвечать будете».

«Хотите, я Вам выдам мой маленький секрет», – говорю я. – «Тогда Вы наверняка будете спать спокойнее. Мне частенько приходилось бывать в командировках. Несколько раз я объезжал всю Тюрингию и Саксонию в сопровождении грузовика с грузом.

В этом случае, действительно, есть опасность и нужно быть осторожным. И вот всегда, когда приближалась ночь, и нужно было останавливаться на ночёвку… Что Вы думаете, я делал?» «Ну, конечно, старались добраться до комендантской гостиницы» – с уверенностью отвечает капитан.

«Так я сделал только один раз. Первый и последний раз. После этого я всегда старался избегать городов, где есть комендатура и советский гарнизон. Я нарочно не доезжал до города, выискивал первую попавшуюся деревню и останавливался в первой попавшейся гостинице».

«В чём же дело?» – заинтересовывается инженер-полковник.

«Так надёжнее всего», – отвечаю я. – «За год моего пребывания в Германии я три раза вынимал пистолет, собираясь стрелять… И все три раза это были люди в советской форме… С целью ограбления», – поясняю я, после некоторой паузы.

«Интересно…» – цедит сквозь зубы капитан.

«Раз я остановился в гостинице для офицеров в Глаухау», – продолжаю я. – «Грузовик, на всякий случай, поставил под окном. Не успел лечь в постель как слышу, что мой грузовик уже демонтируют».

«Забавно…» – вторит инженер-полковник.

«Для меня совсем не было забавно, когда я с пистолетом в руке и в нижнем белье носился по улице», – замечаю я.

«И чем же это кончилось?» – спрашивает инженер-полковник.

«Задержал двух наших лейтенантов и одного сержанта. Вызвал комендантский патруль и сдал их под арест. На утро комендант города мне говорит: «Верю Вам, товарищ майор, но арестованных придётся отпустить. Мне такими мелочами заниматься некогда.

В следующий раз советую Вам поступать так. Подождите, пока разберут автомашину. Чтобы были вещественные доказательства. Потом перестреляйте всех на месте и вызовите затем нас. Мы протокол составим и Вам ещё спасибо скажем. Жаль, что Вы в этот раз погорячились».

В это время в зал входит элегантная молодая женщина. За ней следует мужчина. Они садятся за столик напротив нас и закуривают. Дым от сигарет голубыми волнами поднимается кверху.

«Всё это хорошо», – говорит капитан. – «Но мне здесь одно не нравится – публика слишком хорошо одета. Посмотрите на этого типа, что с дамой напротив? Наверное, все бывшие крупные нацисты. Попрятались здесь в глуши, а мы вот теперь в их гнездо попали. Заметили вы кучку молодых парней – зашли, пошептались и опять ушли! Все это мне кажется очень подозрительным».

«Ну, тогда пойдемте спать», – предлагаю я. – «Утро вечера мудренее».

«Ох, спать», – морщится инженер-полковник. – «Надо будет посмотреть, куда окна выходят».

Когда мы поднимаемся на верхний этаж в отведённые нам комнаты, инженер-полковник и капитан начинают рекогносцировку. Они открывают и закрывают окна, потом проверяют прочность задвижек. «Нам говорили, что здесь ручные гранаты в окна бросают», – поясняет капитан. Затем он выходит в коридор и пытается проверить, не заняты ли соседние комнаты вервольфами. В заключение он пробует прочность запоров на дверях.

«Ей Богу, Виктор Степанович, глядя на Вас, мне тоже страшно становится», – говорю я. – «Может быть, у Вас особое чутье на всякие приключения».

Мои спутники занимают одну комнату. Мне приходится устраиваться в комнате рядом. В первый раз за время моего пребывания в Германии я чувствую некоторую неуверенность. Закрыв дверь на задвижку, и поразмышляв минуту, я вынимаю пистолет из портфеля и кладу его под подушку. Затем я тушу свет и ныряю под пуховики.

На следующее утро я стучу в дверь моих соседей. Из-за двери раздаются сонные голоса, затем громыхают запоры. Мои спутники с трудом вылазят из постелей. Оказывается, они ещё долго после полуночи сидели, совещаясь, спать ли им раздевшись или одевшись. Теперь же, при свете солнца, все их страхи и опасения рассеялись, и они даже подшучивают друг над другом.

«Виктор Степанович, расскажи, как ты ночью в уборную с пистолетом ходил?» – лукаво подмигивает инженер-полковник.

С результатами первых двух периодов мы знакомы довольно хорошо, последний же период является для нас тёмным пятном, т. к. почти все чертежи и расчёты были уничтожены в дни капитуляции и в наши руки не попало никаких материальных доказательств, кроме устных показаний целого ряда лиц.

Согласно протоколов, предыдущих допросов подследственный работал в группе учёных, имевших своим заданием создание реактивных снарядов противовоздушной обороны. Разработку этого проекта начали в связи с безусловным превосходством средств воздушного нападения союзников над оборонительными противовоздушными средствами Германии.

Особенностью проектируемых снарядов являлось наличие в головной части высокочувствительных приборов, ведущих ракету на цель и производящих взрыв в непосредственной близости от цели. Отстрел ракеты производится со специального станка-лафета без точного прицела.

Когда ракета попадает на определённое расстояние от обречённого самолета-цели, начинает действовать аппарат-наводчик, который самостоятельно корректирует предварительную наводку, ведёт ракету на цель и при определённом приближении к цели производит детонацию заряда. Подобный принцип немцы удачно использовали в магнитных минах и торпедах, нанесших чувствительный удар союзному флоту в первый период войны.

В случае ракеты, решение проблемы осложнялось несравненно большими скоростями снаряда и цели, меньшей массой цели и тем фактом, что самолёт, в основном, построен из немагнитных металлов.

Несмотря на это, имелись данные, что немцам удалось справиться с решением проблемы. Каким путём воспользовались немцы для преодоления специфических трудностей данного задания – по принципу радара, фотоэлемента или каким другим методом. В этом вопросе была масса расхождений.

Протоколы допросов показывают, что от подследственного требовали возобновления на память всех расчётов и чертежей, относящихся к проекту ракеты «V-N.» Полковник Кондаков ведёт допрос совершенно в ином направлении.

Сверяясь с имеющимися у него данными, он старается установить место, которое занимал подследственный в сложной системе научно-исследовательского штаба Пенемюнде. Для него ясно, что один человек не может знать всего объёма работы над проектом, как этого требует МВД.

«Согласны ли Вы продолжить Вашу работу в одном из советских научных учреждений?» – обращается полковник к заключенному.

«Я уже несколько раз просил дать мне возможность доказать правоту моих показаний», – отвечает подследственный. – «Я мало, что могу доказать… здесь. Вы понимаете!» В этот момент серая фигура, до того безмолвно лежавшая на диване спиной к нам, как пружина взвивается вверх. Подполковник МВД с дикой руганью вскакивает на ноги: «Свободы захотел? Почему на Запад бежал?

Почему здесь ничего не говоришь?» Он в ярости шагает к сидящему на стуле заключенному. Тот беспомощно пожимает плечами и виновато смотрит на нас через стол, как будто извиняясь за поведение своего следователя.

«Я предлагаю передать его в распоряжение генерала…» – обращается полковник Кондаков к следователю и называет имя генерала, руководящего советской научно-исследовательской базой в Пенемюнде. – «Там мы получим от него всё, что он может дать».

«А если он сбежит?» – недоверчиво косится следователь в сторону заключённого.

«Товарищ подполковник», – натянуто улыбается Кондаков. – «Для нас решающим является максимальная целесообразность каждого случая. В данном случае я буду ходатайствовать перед высшими инстанциями о переводе этого человека в Пенемюнде.» Покончив с первым делом, мы переходим ко второму. Здесь речь идёт о довольно фантастичном изобретении. Проект не вышел ещё из стадии расчётов и чертежей самого изобретателя и рассмотрению официальными немецкими учреждениями не подвергался.

Перед тем как попасть за решетки МВД в Потсдаме, изобретатель жил во французской оккупационной зоне Германии. Первоначально он предложил свой проект на рассмотрение соответствующим французским властям.

В результате, через каналы французской компартии об этом узнали заинтересованные советские учреждения, призвавшие на помощь МВД.

Методика и маршрут путешествия немецкого изобретателя в папке следствия на указывается, но из протоколов ясно, что подследственный уже десятый месяц гостит в подвалах Потсдамской Оперативной Группы, где его всеми доступными «мерами следственного воздействия» поощряют к дальнейшей работе над своим изобретением.

Перед нами ещё сравнительно молодой человек, инженер по слаботочной технике. Во время войны он работал в исследовательских лабораториях целого ряда ведущих электротехнических фирм Германии, особо специализировался на телемеханике и телевидении.

Над своим изобретением он работал продолжительное количество лет, но реальные формы его проект принял только к моменту окончания войны, когда немецкие военные власти уже не интересовались подобными вещами.

Подследственный начинает объяснять своё изобретение. Он постепенно развивает свою мысль, подтверждая её ссылками на труды крупных немецких ученых в области оптической физики. Его изобретение в технической форме состоит из двух аппаратов – датчика и приёмника.

Датчик, сравнительно миниатюрный аппарат, будучи заброшен на несколько километров за вражескую линию фронта, позволяет видеть на экране приёмника, находящегося в расположении собственных войск, то, что находится между датчиком и приёмником, т. е. диспозицию противника и его технических средств. Комбинация ряда датчиков и приёмников позволяет охватить любой участок по фронту.

Неизвестно из каких соображений МВД в течение десяти месяцев держало изобретателя у себя в погребе. Со свойственной этому учреждению подозрительностью следователи предполагали, что заключенный стремится утаить от них свой секрет, и всеми мерами пытались заставить его сказать больше, чем он на самом деле знал.

На этот раз допрос полковника Кондакова преследует несколько иную цель, чем в случае ракетного специалиста. Теперь он старается установить, насколько идея изобретателя обрела технически осуществимую форму. Полковник интересуется не только теоретическими обоснованиями, но и путями их технического осуществления.

Сыпятся специальные вопросы по технике беспроволочной связи и телевидению. К нашему общему удовлетворению подследственный с честью выдерживает испытание. Одновременно он с упорством, кажущимся странным в стенах МВД, отказывается давать показания о ключевых узлах своего проекта.

Может быть, он опасается, что, вырвав у него сущность изобретения, МВД просто ликвидирует его, как ненужного и неудобного свидетеля.

«Согласны ли Вы доказать техническую осуществимость Вашего проекта в условиях соответствующего советского научно-исследовательского учреждения?» – задаёт вопрос полковник.

В глазах у заключенного вспыхивает искра надежды. «Герр полковник, это единственное, чего я желаю и о чем уже давно прошу», – отвечает он дрожащим голосом.

«Опять ты виляешь хвостом!!» – в ярости кричит Андрей. С его губ срывается грязное ругательство. «Не сердись! Это я просто так…» – спохватывается он извиняющимся голосом.

«Всё дело, Андрей, в том, что твоя жизнь идёт наперекос к твоим убеждениям», – говорю я. – «Я же делаю ровно столько…» «Ага! Так вот почему ты не вступаешь в партию?!» – с нескрываемым злорадством восклицает Андрей. У меня появляется чувство, что он хочет уличить меня в чём-то.

«Не совсем…» – возражаю я, – «Когда я улетал из Москвы в Берлин, то собирался по возвращении вступить в партию».

«Собирался?!» – повторяет Андрей насмешливо.

«Не будем придираться к грамматическим временам, гражданин следователь!» – пытаюсь я придать разговору шутливый характер. У меня в голове мелькает забавная мысль. Мне начинает казаться, что сидящий напротив меня майор Государственной Безопасности СССР подозревает и пытается уличить меня в симпатиях к коммунизму.

«Гриша, шутки в сторону», – тихо говорит Андрей, наклоняясь вперед и глядя мне в глаза. – «Скажи, подлец ты или не подлец?» «А ты?» – бросаю я через стол.

«Я – жертва…» – шепчет Андрей и снова опускает глаза вниз. – У меня нет выбора… А ты ведь свободен…» В кабинете воцаряется мёртвая тишина. Затем снова звучит истерический беззвучный крик: «Скажи, подлец ты или нет?!» «Я прилагаю все усилия, чтобы стать полноценным коммунистом…» – отвечаю я задумчиво. Я хочу говорить искренне, но мои слова звучат неестественно и фальшиво.

Андрей сидит некоторое время молча, как будто ища в моих словах скрытый смысл. Затем он говорит спокойно и холодно: «Мне кажется, что ты сказал правду. И мне кажется, что я могу тебе помочь. Ты хочешь полюбить советскую власть? Не так ли?!» Не получив ответа, Андрей продолжает. «У меня был один знакомый. Сейчас он большой человек в Москве. Так вот он делал так. Арестует человека, обвинит его в подготовке покушения на Сталина, во взрыве Кремля, отравлении московского водопровода и тому подобное.

Затем даёт ему готовый протокол и говорит: «Если любишь Сталина, то подпиши всё это!» Андрей натянуто смеётся и говорит: «Я тоже могу помочь тебе полюбить Сталина. Хочешь? Я тебе устрою маленький эксперимент. Это тебе определённо поможет в твоем стремлении стать полноценным коммунистом».

«Что я должен делать?» – спрашиваю я, в душе досадуя на Андрея. Весь этот разговор, тем более в стенах Главной Квартиры МВД в Германии, непроизвольно действует на нервы. «Протоколов никаких я подписывать не буду. И второй раз я к тебе сюда больше не приеду».

«С тебя хватит и одного раза», – криво ухмыляется майор Государственной Безопасности и смотрит на часы. – «Вот скоро и театр начнется. Скучать не будешь».

«Теперь ни звука!» – говорит Андрей и приключает розетки телефонных шнуров к гнёздам в стене. Он вынимает из ящика стола папки с делами и, сверяясь с бумагами, берётся за телефонную трубку.

Так он повторяет несколько раз, выискивая что-то по внутреннему коммутатору. Судя по разговорам, на другом конце находятся кабинеты следователей, подчинённых Андрею по службе. Наконец, он удовлетворенно кивает головой и кладёт трубку.

«Действие первое. Явление первое. Название можешь придумать позже сам», – говорит Андрей в пол голоса и поворачивает переключатель диктофона.

Диктофоны – это аппараты, поддерживающие двухстороннюю связь между кабинетом начальника и подчинёнными ему следователями. Диктофоны дают возможность слышать всё, происходящее на другом конце, с такой же ясностью, как если бы все происходило в данном помещении.

Кроме того, МВД широко использует микро-диктофоны, маскируемые в стенах или меблировке, которые позволяют тайное подслушивание. Оператор, сидящий на подслушивании, имеет под рукой звукозаписывающую аппаратуру, стоящую на его столе и позволяющую, в случае необходимости, записывать разговор на пленку.

В тишину огромной комнаты врываются два голоса. Мелодичный женский голос говорит чисто по-немецки. Мужской голос отвечает с сильным русским акцентом.

«…Теперь, если герр лейтенант позволяет, я хотела бы спросить о судьбе моего мужа», – звучит женский голос.

«Единственное, что я могу сказать Вам определённо, это что судьба Вашего мужа целиком зависит от Вашей работы для нас», – отвечает мужской голос.

«Герр лейтенант, ровно год тому назад Вы обещали мне что, при определённых условиях, мой муж будет отпущен на свободу через несколько дней», – звучит женский голос.

«Ваша работа для нас является почётным долгом. Этим Вы только подтверждаете Вашу приверженность к новой демократической Германии. Или Вы хотите сказать…?» – в голосе мужчины звучат угрожающие нотки.

«Я ничего не хочу сказать, герр лейтенант. Я только спрашиваю о моем муже», – звучит тихий голос без акцента.

«Ваши материалы за последнее время нас не удовлетворяют. Мне будет очень неприятно, если мы будем вынуждены принять соответствующие меры. Может получиться так, что Вы встретитесь с Вашим мужем не там, где это Вам хотелось бы», – раздаётся в ответ.

Слышно приглушенное женское рыдание. Так плачет человек, уткнув голову в руки. Андрей поворачивает рычажок диктофона. Затем достает из папки листок бумаги и протягивает его мне. Это приговор Военного Трибунала МВД, гласящий 25 лет каторжных работ «за террористические действия, направленные против Оккупационных Войск Советской Армии».

«Коммунист с 1928 года», – поясняет Андрей. – «Сидел 8 лет в гитлеровском концлагере. Через месяц после начала оккупации подал заявление о выходе из компартии. Слишком много разговаривал.

Результат – перед тобой. Жена его работает переводчицей у англичан. Пользуется у них доверием, как жена пострадавшего от фашизма. После ареста мужа нами, ей доверяют ещё больше. До последнего времени была нашим ценным агентом».

Андрей снова берётся за трубку телефона, спрашивает номера дел, по которым ведутся допросы в соседних кабинетах, одновременно сверяется со своими папками. Когда я интересуюсь, почему он не пользуется диктофоном Андрей отвечает: «Третьи лица не должны слышать, что говорят следователи. Да и вообще они не должны знать о существовании и цели диктофонов.

Эти вещи здесь преимущественно для внутренней слежки начальника за своими подчинёнными. Я могу в любую минуту слушать, что делают мои следователи. При том они не знают включен ли мой аппарат или нет. Отключать диктофоны от сети запрещается. Советская система в миниатюре! Притом совершенно откровенно».

Наконец он находит то, что ему нужно, снова делает мне знак молчания и поворачивает рычажок диктофона. На этот раз слышны два мужских голоса, разговаривающих опять-таки по-немецки.

«…Вы хорошо оправдали себя за последнее время. Теперь мы даём Вам более ответственную работу», – звучит голос с акцентом. – «В своё время Вы были активным членом национал-социалистической партии. Мы стараемся дать людям возможность исправить их ошибки в прошлом. Мы даже дали Вам возможность вступить в ряды СЕД. Теперь мы ждём, что Вы с честью оправдаете оказанное Вам доверие».